Илья - Страница 63

Князь встал у окна.

— Русь бежит, — проговорил он с глубокой тоской. Апраксия поднялась со своего места и молча встала рядом с ним. — Они не верят, что я могу защитить их, и не сопротивляются. Просто снимаются селами и бегут. Ты знаешь, что такое «харизма»? — неожиданно резко спросил он, обернувшись к дочери.

Наталья неопределенно пожала плечами.

— Был бы Илья Муромец, — все с той же тоской сказал Владимир.

— Ты же сам его в яму замуровал, — напомнила дочь.

— Да! Сам! Замуровал! — взорвался князь. — И любой бы замуровал! Власть, она, знаешь…

Он помолчал. Усталый немолодой человек, только теперь понявший до конца, до донышка самое главное в себе.

— Но Русь важнее. И если бы сейчас можно было его воскресить, я бы сказал: на! Все возьми — бармы, власть, княжество. Жизнь мою. Только Русь спаси… — закончил он упавшим голосом.

— Он не возьмет, — спокойно сказала Наталья. — Бармы, власть — ему ничего этого не нужно. Тем более твоя жизнь.

— Что?!

— Пойдем. Пойдем-пойдем, батюшка, только знаешь… обещай не ругать, ладно?

****

Илья ничего не знал о происходящем на Руси. Когда стало понятно, что это не набег, а большое нашествие, Владимир запретил своим домашним выходить из дворца. Кони дворцовых конюшен, в том числе и брыкливый любимец Натальи, были отданы дружинникам, терявшим в схватках коней. (Хорошо, что ход в подземелье был замаскирован! Впрочем, конюхи, выводившие свирепого жеребца, по сторонам не смотрели). Так что у Натальи не было никакой возможности навестить Илью, не привлекая внимания всего дворца. Поликарп продолжал тайком ночами ходить к Илье, но и он ничего не сказал о нашествии. Поликарп боялся. Он боялся, что Илья, узнав о постигшей Русь беде, не выдержит и выйдет на волю, а тогда все откроется. Наталье-то, дочери любимой, ничего не будет, а вот ему, Поликарпу, княжеского гнева не миновать и головы не сносить. Поэтому и молчал, сказав только, что жеребец занемог, его забрали из конюшни, потому, мол, и Наталья приходить пока не может.

****

Когда Владимир с Натальей вошли в подземелье, Илья читал за столом при свече. Он поднял голову и чуть отодвинул свечу, чтобы лучше видеть лицо Владимира.

Князь огляделся.

— Неплохо для мертвеца, — и, повернувшись к дочери, раздельно и зло спросил:

— Кого еще ты впутала?

Наталья мотнула головой.

— Не лги. Ведь не ты же выносила отхожее ведро. А, конюх. Рабочие — все это нужно было сделать. Больше никого?

— Конюха я заставила, — быстро проговорила Наталья. — Обещала сделать так, чтобы ему голову отрубили, если не согласится. Рабочие были нездешние, не знали, что делают, сразу уехали, я так распорядилась.

— Конюху ничего не будет, не мучайся и не ври, — поморщился князь. — И с рабочими ты не ошиблась, раз до сих пор, за столько лет, до меня не дошли слухи. В общем, молодец. Моя дочь. Если бы я тогда не горячился, а подумал, сделал бы то же, что сделала ты.

Он повернулся к Илье, который внимательно вглядывался в него своими узкими, как будто всегда прищуренными глазами.

— Что-то случилось, княже? — тихо спросил Илья.

Владимир, ожидавший упрямства, требований извинений, готовый, с яростью в сердце и с искренним, несмотря на эту ярость, раскаянием, извиняться и унижаться, на колени готовый встать, даже растерялся.

— Русь в беде, — ответил он так же тихо, — половцы у стен Киева.

Илья встал.

****

— Илья Муромец! Воскрес!

— Воскрес! Воскрес!

— Илья здесь!

Это потом, когда все выйдет наружу, о доброй хитрости Натальи, княжьей дочери, будут слагать песни, и даже когда имя ее забудется — все равно будут, а сейчас было нужно чудо.

И чудо пришло.

Те, кто рубился недалеко от Ильи, рассказывали еще об одном чуде. Меч Ильи, казалось, был длиной в версту, косил толпившихся вокруг врагов разом, как будто смерть широкой полосой шла. Взмахнет мечом — улица, повернется — переулочек.

Пошли вперед дружины на флангах, да так, что не удержать.

Подняли опущенные было мечи дружины малых князей, гнали врага от своих городов.

Селяне встречали половцев топорами и дрекольем, и хорошо вооруженные воины в кольчугах бежали от селян.

****

Это было последнее сражение, остатки половецких орд, сопротивляясь, отступали в степь. Илья вырвался далеко вперед, оторвался от дружины, подгоняя отступавших. Его одного было достаточно, чтобы те, кто был перед ним, бежали.

Илья вдруг заметил странное. Половцы впереди разворачивали лошадей. Они бежали, бежали в панике, но не там, не от него. Он опустил меч и приблизился к пыльному облаку, внутри которого мчались, настегивая коней, отступавшие.

«Дэв! Дэв!» — кричали они тем, кто еще медлил.

Дэв возник на вершине небольшого холма внезапно. Только что его там не было.

Видимо, ему чем-то помешали последние убегавшие мимо холма половцы. Может быть, крики раздражали или поднятая ими пыль не позволяла рассмотреть Илью.

Дэв дохнул на убегавших дымом. Они попадали разом — и кони, и люди. Илья видел, как они подергивались в агонии, затихая. «Своих?!» — не поверил Илья.

Дэва было хорошо видно. На нем были только кожаная жилетка и короткие обтягивающие кожаные штаны, и выглядел он, как человек, пораженный ужасной болезнью: члены и лицо его были раздуты, как при водянке, и вся кожа покрыта какими-то наростами. Голова была совершенно лысой, и наросты на ней смотрелись как рожки. «Еще бы хвост — и готовый черт». — подумал Илья. Хвоста у дэва видно не было.