Амадео, казалось, не услышал. Только чуть покачнулся, продолжая бомотать: «В руки Твои предаю себя, Господи…»
— Амадео, не отдавай им, — сказал Сервлий, и сам удивился, как спокойно и твердо прозвучал его голос. — Что бы это ни было, не отдавай. Нельзя.
Монах как будто снова не услышал. Он продолжал бормотать, потом медленно повалился на землю и затих.
Один их тех, что держали Севлия, отпустил его, шагнул вперед и наклонился над Амадео.
— Мертв, — сказал он чуть удивленно, поднимая голову.
Епископ стремительно шагнул к Амадео. Простер над ним руки. Низкая кашляющая речь на неведомом Сервлию языке, пассы, чернота, свернувшаяся в обвившую тело змею. Сервлия вырвало.
— Надо же, — сказал епископ, — действительно, ушел. Кто бы мог подумать — столько лет наш и все-таки ушел. Впрочем, неважно, место мы теперь знаем. Он и нужен-то был только потому, что его направляли, а значит, Чашу взял бы. Теперь придется самим.
Обернулся, кивнул на Сервлия:
— Этого повесить.
Колдун заметил их. Повернувшись, он вытянул вперед руку. Илья, схватив за шкирку, забросил грека себе за спину, быстро пошел вперед. Идти было трудно: какой-то черный ветер, обжигая лицо, дул навстречу, сбивая с ног. Голова стала тяжелой, захотелось спать. Так сильно захотелось, что Илья готов был лечь и заснуть прямо тут же, и только усилием воли удерживал себя. За спиной молился грек. Илья тоже стал повторять слова молитвы. В голове чуть прояснилось. Перекрестье меча слегка засветилось белым. Колдун хотел шагнуть вперед, но споткнулся о лежащее под ногами тело Амадео и покатился с пригорка.
И меч Ильи Муромца обрушился на него.
Гроза давно закончилась, и стало светлеть. Упал туман, такой, что руки потянутой не видно. Зато стало понятно, больше на ощупь, что через холм идет дорога. Вот там, у дороги, чтобы путникам было видно, они и выкопали яму.
— Жалко, мы не знаем, как по его вере за него помолиться.
— Я знаю.
Они похоронили Амадео, и Сервлий прочел молитвы на латыни. В тумане непонятные слова звучали глухо и веско, не разносясь, а словно падая на свежую могилу. Потом грек наклонился и поднял с дороги тяжелый медальон с непонятными символами на нем. Передал Илье:
— Это, видимо, и есть тот самый ключ, с помощью которого они требовали от Амадео войти куда-то и принести им Чашу.
— Чашу? Ту самую? Зачем?
— Колдун верил, что с ее помощью можно подчинить творчество всех людей.
— Ты в это веришь?
— Нет. Господь дал людям силу творить, и только Он может управлять ею.
В рассеивающемся тумане Сервлий увидел, что Илья кивнул. И сделал шаг вперед, по дороге.
Посреди дороги стоял камень. Сервлий готов был поклясться, что только что его не было. Они тут много бродили наощупь, пока готовили могилу.
— Илья! Это путь туда!
Илья снова кивнул. Его лицо было осунувшимся и строгим.
— Мне не нужна Чаша, но я должен пойти туда. Это, наверное, и есть то место, которое я искал.
Сервлий хотел сказать: «Я пойду с тобой», — но понял, что не может. Ему совсем не хотелось идти туда, куда собрался Илья. Мысль шагнуть за камень внушала отвращение. Илья вдруг улыбнулся — понимающе и почему-то смущенно — и положил руку ему на плечо. Сказал твердо:
— Не жди меня.
Солнце вставало, освещая Русь. В перелесках и изгибах холмов еще прятался туман, поднимаясь от невидимой в зарослях реки. Видно было так далеко, что замирало сердце, и взгляд тянулся туда, где дальний, казавшийся крошечной полоской, лес обнимал горизонт.
За камнем дорога растраивалась. Три пути вели в неясное, невнятное, лежали среди сухой травы.
Илья свистнул, подзывая коня. Сивка подбежал и встал рядом с Ильей и Сервлием, читавшими надпись на камне.
«Прямо пойдешь — смерть свою найдешь. Направо пойдешь — женатым будешь. Налево пойдешь…» «Тут не разобрать, — сказал Сервлий, водя пальцем по влажному известняку. — То ли „богатым“, то ли „богом“ будешь».
«Это, наверно, про ту чашу, — буднично заметил Илья, разбирая поводья. — Ну ее. Что богом, что богатым — не для меня. Да и жениться поздновато, — продолжал он рассуждать, садясь на коня и поудобнее ухватывая поводья. — Поеду прямо».
Звук копыт по мягкой дороге звучал, удаляясь. Сервлий стоял спиной к камню, смотрел в дальний простор, почему-то боясь оглянуться. А когда оглянулся — камня не было, и дорога была одна. Сервлий сел на обочине, подстелив плащ, положив рядом котомку. Илья сказал его не ждать, но просто так взять и уйти Сервлий не мог. У него в котомке еще был кой-какой запас; он просто посидит здесь. Немного.
Илья ехал скучным, пустынным местом; по краям дороги вяли чахлые кусты. Не было ничего, что насторожило бы, хотя Сивка не хотел было объезжать камень, упрямился. Но теперь шел спокойно. Смерть, чем бы она ни была, не торопилась. Тень всадника и коня двигалась по пыльной дороге перед ними, иногда, однако, отставая и плетясь сзади. Потом снова ложилась впереди. Пыль под копытами взлетала и замирала тонкими извилистыми струйками.
Вдруг дерево, небольшое, пожухлое, рухнуло перел ними, перегораживая дорогу.
— Кошелек или жизнь! — услышал Илья.
Его разом окружили фигуры с огромными блестящими ножами, которыми они размахивали. У некоторых было по два ножа, и они со скрежетом их скрещивали.
Разбойники были в личинах. Иные личины изображали морды зверей или птиц, на других были просто кусочки черной ткани с прорезями для глаз. Одеты разбойники были разнообразно и странно, так странно, что больше походили на скоморохов, чем на разбойников. Один в черной маске был в таком же черном бархатном плаще, подвязанном у горла огромным голубым бантом в белый горошек. Другой, в дырявых синих портах, красовался в рубахе без ворота, на которой что-то было написано не по-русски и нарисован в подробностях мужской срам. На ногах у него были валенки. Он схватил лошадь под узцы.