Илья - Страница 61

Все это ему пригодилось.

Найдена, хоть и занятая работой по горло, привязавшаяся к старикам и всей душой любившая сына, втайне не знала покоя, мучительно пытаясь вспомнить себя, свое имя и всю свою прошлую жизнь. Она прислушивалась к снам, но сны о прошлом молчали. В снах были ее малыш, медленное вращение мельничного колеса, какие-то деревни, которых она не узнавала.

Иногда, редко, было страшное. Ее распятое тело, дышащая в лицо зловонная морда…

Неужели ее малыш, ее Соколик?… Она твердо знала — нет. Ее сын не был плодом надругательства, он был желанным и драгоценным с момента зарождения внутри нее. Это чувство не могло быть обманным, оно шло не от памяти, предавшей ее, а из самых глубин ее материнства, которые не могли ни обмануть, ни предать.

Значит, она любила и была любима.

Прошлое было скрыто за плотной завесой, проникнуть за которую ей не помогали никакие усилия.

Но иногда, в лесу… Именно в лесу в завесе как будто мелькали прорехи, и что-то смутно чувствовалось сквозь них.

Небо, синее и высокое в окошке причудливо сплетенных ветвей.

Изогнутый ствол, шершавый и старый, корявый, бугристый, а вдоль — рожденная им веточка, стройная, вся в нежных молодых листочках.

Ветка, сияющая золотом, пушистая в случайно пробившемся луче на фоне непроглядной лесной темноты.

Внезапно увиденное, все это вдруг отдавалось острой болью и радостью в сердце, чувством, что она не одна, что рядом стоит тот, кого она вот-вот вспомнит, потому что любит больше жизни.

Но это быстро проходило, как будто приоткрывшуюся завесу задергивала чья-то проворная и злая рука.

И Найдена продолжала все свободное время, которого у нее было немного, упорно бродить в лесу.

Однажды весной она увидела лесные ирисы, нежнейшие.

Они встречались в лесу ей и раньше, и каждый раз волновали, но, видно, встречались не так.

Освещенная солнцем полянка, бугорок, похожий на клумбу, весь заросший…

— Это тебе!

Одновременно.

Это тебе, Илья, любимый! Это тебе, Алена!

Алена! Ее зовут Алена, а его — Илья! Вместе с именами она вспомнила все. Илья! Как же долго она была без него. Где он, что с ним? Воспоминания продолжали накатывать. Он спас ее и мыл в ручье. Она схватилась двумя руками за ожерелье, подаренное им. Старуха, зеркало, обман. Конечно, обман, она же чувствовала: не могли помешать богатырю спасать Русь те, кто ждал и любил дома! Почему она не подумала об этом — тогда? Что за морок заставил ее не думать? И у ангела корчилась маска, а что за ней скрывалось?

Что ты наделала, Алена, со своей и его судьбой?

Она бежала к дому, к мельнице, не разбирая дороги. Скорее, скорее, сказать Соколику, кто его отец! Они найдут Илью, найдут вместе, не может быть, чтобы он перестал любить ее!

Она с разбегу провалилась в яму, наполненную по-весеннему ледяной водой. Выбралась, не задумываясь, побежала дальше, не замечая дрожи, ветра от холодной, открывшейся по пути к мельнице реки.

Когда прибежала, мокрая, в ознобе, мельничиха заохала, стала кутать, отпаивать отваром травок, да поздно было. К вечеру Алена металась в жару, никого не узнавая. До этого успела сказать, что она — Алена, сын ее — сын Ильи Муромца, и к утру сгорела.

(Илья в своей яме в эту ночь только железо не грыз от невыносимой, непонятно откуда накатившей тоски. Бился о стены, стонал сквозь зубы от невыносимой душевной боли. К утру вдруг разом отпустило. А потом пришла она — Алена. Он не видел ее, но знал, что она здесь. Побыла, наполняя всё невидимым светом и любовью, и ушла, простившись. Только теперь Илья знал, что они встретятся. Не потеряют друг друга. Алена сказала.

«Ты бы хоть по ночам на воздух выходил, дядько Илья, — сказала, придя навестить через несколько дней, Наталья, с жалостью сердечной его разглядывая. — Заморишь себя тут в духоте». Он улыбнулся грустно и ласково: «Не расстраивайся, дитя. Выйду в нужный срок, ничего со мной не станется».)

В глухой стороне, вдалеке от больших дорог и больших событий, где вырос Соколик, мало знали о Киеве и богатырях, хранивших на границе с половцами русскую землю. Свои были досады в этом лесном краю и свои беды. Имя Ильи Муромца если и мелькало в рассказах редких в тех местах странников, то до одиноко стоявшей мельницы доходило только слабым эхом. Так… слышали, что есть вроде такой человек. Но кем бы ни был его отец, Соколик твердо решил разыскать его. Не в родство напрашиваться — узнать о матери. Как и где жила, где глаз потеряла и почему, беспамятная и одинокая, оказалась здесь. Спросить об этом у того, кто должен был знать — отца, и с него спросить, если понадобится.

Он бы отправился сразу, но как бросить стариков? Без него им с мельницей не справиться. Ответ подождет — вон сколько времени ждал, а дедушке с бабушкой (а Соколик так называл их, и это привязывало еще больше) он сейчас нужен.

Так и жил, вот только после смерти Алены старики надолго на свете не задержались. Мельник надорвался, поднимая привычный до недавнего мешок с мукой, а вслед за ним ушла и мельничиха. Пришли поп со старостой, приехали братья покойного мельника: разбираться с имуществом. Оказалось, мельничиха после смерти мужа ходила и к попу, и к старосте: просила оставить после нее мельницу Соколику. Русская Правда до этих мест еще не дошла, да и не знали толком в селе, под какого князя рукой живут, поэтому судили по обычаю. Поп (из греков) настаивал на исполнении воли покойницы, староста — на том, что из рода статное уходить не должно. Соколик не дослушал. Собрал котомку, поклонился могилам, простился с живыми и ушел.