Илья - Страница 44

Объезжавший границу Добрыня пожалел, что не взял кого-нибудь в компанию, поехал один. В своих силах он был уверен, уверен в своем Бурушке, но вид кругом вызывал в душе тоску и чувство какой-то детской сиротливости, покинутости, душевного озноба, нелепого и совсем непонятного.

Это было не дело, нужно было встряхнуться.

На влажном участке Добрыня приметил след недавно поехавшего всадника и устремился догонять.

Скоро всадник стал виден. Не степняк; судя по доспехам, свой, русский. Тем лучше: поговорим, познакомимся.

Всадник был невысокого роста, узкоплеч; но на коне держался хорошо, и оружие, чувствовалось, имел не для бахвальства. Лицо закрыто шеломом с кольчужной сеткой — как для боя. Добрыне показалось, что незнакомец опустил сетку, когда он, Добрыня, приблизился. Что ж: когда тебя догоняет незнакомец, предосторожность не лишняя.

— Кто ты, путник, и откуда? — спросил Добрыня первым на правах старшего и дозорного.

— А вот скрестим мечи — и узнаешь, кто я! — отвечал ему наглый мальчишеский голос.

Добрыня оторопел.

Судя по голосу и общему виду, герою было лет четырнадцать. Задираться на проезжей дороге в этом возрасте — самый надежный способ не дожить до пятнадцати. Добрыня выхватил меч и ахнул по кстати подвернувшемуся у дороги одинокому дереву, крепкому, как железо, у края степи выросшему, не из молодых. Ствол мгновение держался на тонком срезе, потом с шумом рухнул.

— Так кто ты, парень, и откуда? — спросил Добрыня с нажимом, добавив в голос строгих ноток.

— Скрестим мечи — узнаешь! — выкрикнул мальчишка, сорвавшись на совсем уже высокие ноты, но с прежней наглостью и задором.

Добрыня начинал злиться. Конечно, можно поиграть со щенком, но не когда этого так нагло требуют. Вот сейчас оставлю за наглость без левой кисти и уеду. Или скручу и в Дозор. Илье на посмотрение.

Сделал он другое. Остановил коня, слез и, не доставая оружия, подошел вплотную к коню парнишки.

— Я Добрыня Никитич из Дозора, — сказал он мягко, — мне спрашивать положено. Ты можешь меня сейчас убить, если ты враг.

Она откинула сетку. Стоя рядом, вплотную, он уже догадывался, что это именно «она», но все же был ошеломлен. Тонким смуглым лицом, карими глазами с длинными загнутыми ресницами, темным выгнутым луком ртом — всей этой неуместной под шлемом хрупкой женственностью.

— Я Настасья Микулишна, дочь Микулы Селяниновича.

И заметив удивленный взгляд, обращенный на ее нездешнее, ослепительно нездешнее лицо, застенчиво пояснила:

— Моя мать была ханаанка.

Он осторожно снял ее с коня. Теперь они стояли друг напротив друга. Она была маленькой, едва доставала ему до плеча, хрупкой и легкой.

— Я же мог тебя… поранить, — шепотом, с ужасом сказал Добрыня.

Ответом была дерзкая улыбка.

— Не так-то просто это было бы сделать, богатырь. Я же дочь Микулы, поляница.

Она отскочила, стремительно крутанулась на месте, становясь как будто больше и мощнее, выхватила меч — и пенек, оставшийся от срубленного Добрыней дерева, отлетел далеко в сторону.

— Ты хоть крещеная, поляница? А то как венчаться-то будем?

Второй вопрос девушка оставила без внимания, а на первый ответила очень серьезно:

— Мы все у батюшки крещеные, как и он сам. Его сила — не от богов. Он творит из земли хлеб насущный, оттого и сила.

В самом деле, Добрыня вспомнил распахнутую в вороте пропотевшую рубаху Микулы, загорелую мощную шею, крестик на крепком кожаном гайтане. Давно это было, как раз Апраксию за Владимира сватали, и у совсем юного Добрыни это было первое посольское поручение. Тогда жив еще был старый Дунай, он-то и возглавлял посольство: служил некогда королю Рогдану, дочерей его знал и сам посоветовал Владимиру кроткую Рогнеду. Третьим с ними был Вольга Святославович, ибо ехали они в земли языческие. Ну и дружина воинская, конечно. Для важности и для ясности.

Они тогда ехали под выцветшим от яркого солнца, звенящим жаворонками небом по свежевспаханному полю — куда ни глянь, свежевспаханному! — а кругом было пусто. Потом они услышал песню, издалека. Потом увидели пахаря. Одного. Он работал и пел.

И пять крепких воинов не могли выдернуть из земли его соху, когда он согласился поехать с ними. Микула вернулся, выдернул соху одной рукой и забросил в кусты, чтоб кто не позарился.

— Знаком я с твоим батюшкой, как же, — с удовольствием ответил Добрыня.

****

Зимой набеги половцев — дело редкое. Коням в степи пищи мало, с запасом в суме далеко не уедешь и особо не повоюешь. Но случалось. Поэтому решено было заслоннную крепостишку совсем не покидать, а оставить в ней малую дружину — на случай непредвиденностей. Добрыня уехал в Киев — жениться и пожить зиму с молодой женой. Илья был на его свадьбе дружкой, но потом, не мешкая, снова вернулся в крепостицу.

Прежде всего потому, что таково было решение князя.

Владимир в полной мере обладал тем, что греки называли «харизма», и, поскольку обладал, считал это качество единственным настоящим признаком подлинного властителя. В своих детях он его не видел, что, с одной стороны — успокаивало, с другой — внушало тревогу за будущее стола.

В этот веселый свадебный, ликующе-молодой, заразивший весь Киев удалью и острым ожиданием счастья приезд богатырей с заставы Владимир вдруг заметил, как популярен в народе Илья Муромец.

Нет, властной харизмы в нем не чувствовалось ни на грош. Полуседой богатырь с детской улыбкой и горько-вопрошающим вглядом всегда прищуреных узких глаз нисколько не походил на властителя, каким представлял его себе Владимир.