Илья - Страница 40

Добрыня был обожжен в нескольких местах, ободран, кожу саднило, особенно мучила небольшая ранка, нанесенная когтями слабой с виду змеевой лапки, но подняться и действовать он мог.

Забава с досадой посмотрела на тушу Змея. Та уже слабо дымилась черным, постепенно рассыпаясь в прах.

— Поздно. Живое змеево сердце — бессмертие для человека.

— То есть что — сожрать?!

Забава холодно посмотрела на него.

— А ты как думал? Власть и бессмертие — не варенье, в булочки не запекают.

— Так ты из-за этого…?

— Конечно. Я все рассчитала. Он уже ничего не мог, а сожрать бы не торопился. Скучно ему было, а я развлекала. Выждала бы момент.

Добрыня смотрел на семнадцатилетнюю Забаву, которая уже знала, как достаются власть и бессмертие. Он не верил, что сердце Змея могло дать что-то такое, он видел во что превращается живое под его кровью. Но эта девушка верила. И готова была лгать, жить в пещере, развлекать чудовище, чтобы улучить момент вырезать его сердце и съесть.

Он поднялся, пошатываясь подошел к Забаве, сгреб за косы и молча потащил вниз по склону, к коню. Пускай князь разбирается. Его племянница. Добрыню тошнило. Наверное, от раны, нанесенной лапкой убитого Змея.

****

Слухи о кратком пребывании Забавы Путятишны в логове Змея, конечно, не удалось удержать в стенах дворца, но это не помешало Владимиру начать спешные и вполне удачные переговоры о выдаче ее замуж в Веденец, за сына тамошнего дожа.

Веденец был заинтересован в торговых поблажках со стороны Руси. Быстроту, с какой сладилось дело, было принято объяснять взаимным влечением молодых людей.

****

Готовились обедать. Илья сидел на бревнышке и смотрел, как летала у костра Алена, наполняя мисы. Ему казалось, что он помнит, как так же летала у печи мама, когда маленький Илюшка еще был для своих родителей радостью, а не горем. Отец смотрел на сына, сопя от нежности, а мама летала. Он знал, что помнить этого не мог, а вот поди ж ты — вспоминалось, да так ясно.

Грек помог монаху с его больной ногой пристроиться тут же, на бревнышке, подал ему мису, взял свою. Какое-то время молча ели, но Илья чувствовал: греку хочется поговорить. Так и оказалось.

— Странно у вас все на Руси, — Мануил аккуратно обтер тряпицей губы. — Нет, я ничего не говорю, и у нас так было, а по деревням до сих пор поговаривают, что кто-то видел в лесу кентавра. Но так это в деревнях, и все прекрасно знают, что никто никого не видел. Но у нас и у других народов, до того, как простецы массово принимали христианство, язычество в их среде уже успевало ослабеть и стать формальностью. А вы всем народом приняли Христа, когда язычество было еще сильно. Вот и получается, что оно живет рядом с вами, христианами, и ненавидит вас за то, что вы ушли из-под его власти. Я знавал тех, кто вызывал подобные сущности, но не мог представить, что где-то они гуляют сами по себе.

— Демоны, — внес свою лепту монах. — Этой землей правят демоны.

— Это наша земля, — возразил Илья, — данная нам Господом, чтобы жить на ней, множиться и любить друг друга. А нежити… Пройдет время, и их не будет.

Он вспомнил Соловья и «через тысячу лет». Помолчал.

— Зло имеет свойство возрождаться, — как будто угадал его мысли грек, — оно приходит снова и снова в разных обличьях.

— Первородный грех, — напомнил Амадео.

— Вот именно, — согласился Мануил.

Илья промолчал. Он не умел вести богословских споров. Он представил себе людей: Алену, Добрыню, пацана с недолизанным саханым петухом, толстую булочницу… Множество лиц. Зло, кружащее над ними, подбирающееся сбоку… Все они знают о зле, но живут, смеются, любят, рожают детей… Зло, сотворенное ими же, не ведающими этого, подкрадывается и выхватает по одному. Оно разное в разные времена, но всегда одно и то же. И никому нельзя спасти себя — можно только друг друга. Протянув руку. Удерживая за руку. Каждый — друг друга. Но они этого не знают. Как им сказать это? Как защитить всех?

Так ему представилось.

Но сказать — сказать не получилось. А может, и не нужно было говорить.

Глава 12

Старуха сидела на берегу ручья, опустив в воду измученные, наверное, дальней дорогой ноги. Потрепаннная обувка стояла рядом. И вид у нее был такой жалкий, что Алена вмиг подлетела, не раздумывая, забыв даже, что видом своим и напугать может.

— Утро доброе, бабушка! Не помочь ли чем?

— Боги привели тебя, милая! — живо откликнулась старуха дребезжащим голоском. «Богов» Алена отметила, но решила не придавать значения: среди старых людей иные еще держались прежней веры. Да и какая разница, если ветхой нужна помощь? — Зачерпни мне напиться: спина болит, сил нет к ручью наклониться.

Сидеть у ручья и не иметь возможности напиться! Бедная, бедная… Алена живо взмахнула коромыслом, захватывая чистую воду с самой середины ручья. Поднесла старухе бадью. Та пила долго, отдуваясь.

— Вот спасибо, милая!

— Бабушка, давай я тебе покушать принесу? Я мигом!

— Нет, милая, идти мне надо, спешу, да и не голодна я. Но отблагодарить тебя за твою доброту должна. Послушай моего совета: вечером, как спать будешь ложиться, положи под подушку зеркальце…

Алена засмеялась.

— Да нет у меня зеркальца, бабушка!

— Нету? — старуха почему-то обрадовалось и мелко засуетилась. — А я вот тебе подарю. А вот тебе и подарочек будет. А вот держи, держи…

Она завозилась в своих ветхих тряпках, и в руки Алене рухнуло что-то маленькое, но тяжелое. Зеркальце было бронзовым, хорошо отполированным, со сложным и непонятным узором по ободку.